Когда она приходит, ты замираешь в нечеловеческом испуге и страхе, на который в принципе, человек неспособен. Что ты можешь объяснить, когда не понимаешь значения ее важности, ее состоятельности и ее отличия? Ты просто сидишь и ласкаешь согнутыми пальцами свое сердце под жесткой тканью черной рубашки. Твои пальцы растирают кожу, и движутся неровно из-за выпирающих ребер. Но все, все же. Ты готов к тому, что она зайдет к тебе. Войдет в комнату и сядет рядом с тобой на подлокотник большого кресла, опершись об него бедром. И ты медленно, и в тоже время, боязно поднимешь на нее свои голубые глаза, и твой взгляд пересечется с ее – с осуждающим, но мудрым одновременно. Так вот, это ее холодная, спокойная ярость. Ты справишься с давление ее взгляда и выдержишь напор ее присутствия. Но тебе никогда, что бы ты не делал для этого, не отречься от нее до конца. То есть, ты, конечно, пробовал. И не раз, и совершенно разными способами. Но все безнадежно. Она сильнее тебя, она превосходит даже твою стальную волю. А ты – стальной человек, и ты это знаешь. *** Красивый это звук – звук скрипки, ласкающий твой тонкий и натренированный слух нежными спокойными нотами. Все кажется идеалистичным: звуки скрипки, льющиеся из старого приемника, и шум дождя на улице, долетающий через настежь открытое окно, и теплый ветер ранней осени. Идиллия захватывает твой усталый, но несломленный дух полностью и безраздельно. В тихой берлинской квартире, скромной комнатушке, оставшейся еще с далекого начала твоей карьеры (ты ее не продаешь, и приходишь сюда, что бы вспоминать. Ты все здесь оставил без изменений, все здесь – это то же самое, что и много лет назад. Она завалена вещами, но очень аккуратна) ты прикрываешь глаза, наслаждаясь всем. *** Ты понимаешь, что нужно вставать и ехать на репетицию на другой край города. Осознание этого простого факта дается тебе так нелегко, что ты еле слышно стонешь, приподнимаясь с кресла. Ты всегда делаешь все быстро и потому ты не успеваешь просто жить. Ты, чуть покачиваясь – голова закружилась от долгого неподвижного сидения, - бредешь к двери, и, подцепляя куртку, выходишь на улицу. Свежий осенний ветер треплет твои волосы, желтые и красные деревья, стряхивая свое одеяние, бросают под твои ноги листья. Ты умиротворенно шагаешь к цели, топча их. Заворачиваешь за угол и покупаешь себе сигареты. А потом закуриваешь, первый раз за день, который уже склоняется к теплому нежному вечеру. Вкус сигарет light обжигает твой рот и горло, но ты затягиваешься все сильнее и уже не замечаешь этой привычной боли. Пока ты не доходишь до репетиционной базы и не толкаешь ледяную дверь плечом, входя внутрь. Там и начинается боль. Настоящая, вязкая и тягучая, ощутимая, словно ее можно трогать, и такая давнишняя Ты почти привык к ней, но все равно никак не можешь смириться с ощущение этого запрета на свободное дыхание, на действия и на поступки. Тяжело с этим жить, согласился бы любой. Но тебе жалости не надо. Ты же стальной, а стальные люди не плачут. - Привет, - мимоходом бросаешь ты, пожимая всем руки. – Как вы? – ты по очереди осматриваешь всех, кроме него. Да и руку свою он тебе не протянул. Ну и черт бы с ним. Главное, что ты сегодня другой. Очень сильный и очень спокойный. - Нормально, - откликается Пауль и зачем-то демонстрирует ладонь, поднятую вверх. - Преотвратно, - замечет как всегда скрытный Шнайдер и отходит обратно к барабанам. Ты грустно смотришь ему в след и переспрашиваешь. – Просто поссорился с женой, - угрюмо добавляет он и берет в руки палочки. - Он всегда так, - Флаке осторожно обходит свой синтезатор и начинает подключать звук. - Угу, всегда. – Отрезает Шнайдер и нетерпеливо постукивает палочками о край тарелок. Ты пожимаешь плечами и отходишь в сторону освобождая проход только что вышедшему Паулю. Брешь свою акустическую гитару и легко касаешься струн, приводя воздух в движение. Льется легкая мелодия старого романса. Оливер одобрительно улыбается непонятно кому и берет бас-гитару. Но не успевает перекинуть через плечо ремень, как он произносит такую ненавистную тебе фразу. - Я не хочу ничего репетировать. Ты готов сорваться с цепи спокойствия, короткий повод которого не позволяет тебе ничего возразить. - Почему? – ледяная ярость в голосе Шнайдера оцепляет всеобщее настроение колючей проволкой его ненависти. - Потому, что устал… - Чем ты был занят? – возражает ударник, начиная нервно стучать чуть сильнее. - Делами, - отвечает он, начиная прохаживаться вдоль большой студии. – Разными делами. - Тилль, - голосом, не позволяющим возражения, говорит Шнайдер. – Мы пришли репетировать, у всех был наверняка, сложный день, все устали и все хотят, очень хотят, просто поиграть. Молчание аудитории он расценивает как согласие и берет в руки микрофон. - Хорошо, но… Игра получается несвязанная и плохая. Но тебя это не расстраивает, даже наоборот – ты слишком погружен в себя, чтобы отвлечься на что-то еще. Репетиция подходит к логическому завершению. Ты снимаешь гитару и прощаешь со всеми, выходя из здания. Твое сонное настроение ничем не разрушено, и ты несказанно этому рад, но тебе интересно узнать способ, как бы продлить его. - Рихард, - сильный удар по плечу заставляет тебя вздрогнуть и быстро обернуться. Около тебя, неуверенно улыбаясь, стоит Оливер. - Что? – охрипшим голосом спрашиваешь ты. - Тебя зовет Тилль, кхм, вон он, в машине, - и басист отходит, еще раз хлопая тебя по плечу. Ты видишь черного хищного зверя, - его машину, - подъезжающую к тебе. - Садись, - он жестом показывает тебе сесть рядом. Ты, непроизвольно шагнув вперед, все же останавливаешься. Все по кругу, все одно и тоже. Зачем повторять повторенное? - Садись, Рихард. Я тебя подвезу, - замечает он нарочито дружелюбно, и ты садишься в салон, пахнущий дорогой кожей и сладким дымом его дорогих сигарет. Он молча выруливает на дорогу и прибавляет газ. Когда улица остается далеко, он въезжает в переулок дома, конечно, темного и тебе незнакомого. - Ну и что? – начинает он сердитым тоном. - Что *что*? - устало и обреченно говоришь ты. - Зачем ты...Ну ты же сам понимаешь, Рихард. Зачем ты так? - А ты зачем? - А все же, - философски прошептал он, подвигаясь ближе к окну, что бы закурить, но потом, махнув рукой, закрывает все, и затягивается прямо в салоне. Нос тебе щекочет дым, и ты отворачиваешься. - Тилль, - решительно говоришь ты, приготовляясь выйти из машины, но он, словно прочитав твои мысли, нажимает на кнопку, закрывая все двери. – Тилль, я хочу тебе сказать, что не намерен больше слушать твои бредни. Отвали. Просто отвали от меня. Навсегда. Я не хочу ссор и грязи. Я хочу, что бы все было, как и раньше. Я, прямо скажу, тебя видеть не могу, а уж слышать и подавно, но я терплю, по этому будь ко мне уважителен, старый глупый медведь. Он замирает, забывая поднести ко рту сигарету, но потом улыбается своей всегдашней улыбкой, которую ты так ненавидел. - А я думаю, что нет. Ярость в тебе кипит, как на огне кипит вода. Ты заводишься с пол-оборота, сказываются расшатанные нервы, и обстоятельства щекочут отголоски памяти о вашей связи, что распаляет еще больше. - Пошелты… - быстро говоришь ты и тянешься к кнопке, чтобы открыть дверь. Он перехватывает твою сильную руку и разворачивает тебя к себе. Секунду ты медлишь, а потом резко придвигаешься ближе, обхватывая его голову свободной рукой. Ты целуешь его, твои зубы прикусывают его язык и нижнюю губу, ты запускаешь пальцы в его волосы и чувствуешь на своей спине его руки.... ___________ Его руки, исследующие твою спину и пальцы, подцепляющие край футболки, заставляют тебя удивляться. Казалось бы, сколько времени прошло с тех пор, как вы расстались и почти перестали общаться за исключение простых : Привет и До свиданья, холодящих тебе кровь, и вся эта тягомотина и весь этот страх, как вдруг ты снова ощущаешь его ладони, холодные и грубые, на чувствительной коже своей спины. Тебе холодно: морозит от ощущения запретности и чувства непонимания. Но ты придвигаешься ближе, и просовываешь руки под его куртку, стягивая свою – поводишь плечами, избавляясь от ткани. Он отрывается от твоего рта и его глаза сонно закрываются, когда ты расстегиваешь его рубашку. Твой язык, лишь кончиком, ласкает его сосок, потом другой, и руки возятся с ремнем брюк. Ты нервничаешь, потому что сидя очень тяжело. Он привстает, и ты стягиваешь с него брюки. Тихий хруст отпустившегося сидения слегка напрягает тишину вздохов и шелеста одежды. Ты кладешь руку на его член, он судорожно вдыхает воздух и притягивает ближе. Твоя ладонь массирует выпуклость. Ты, полу прикрыв веки, ощущаешь теплоту. Ты берешь в рот, наслаждаясь вкусом возбуждения и по инерции стонешь. Твой рот как бы вибрирует, а он свободной рукой тянет твою голову ниже. Ты опускаешься глубже, член доходит почти до глотки, сглатываешь, и он готов кончить, а ты еще слегка давишь кончиком языка на головку. Он кончает, и задыхается, горячая сперма бьет в твой рот, ты быстро сглатываешь и протягиваешь руку к его рту. - Ну замолчи, замолчи, тут люди ходят… Он прикусывает твою ладонь и тебе слишком приятно. Происходящее мало похоже на реальность, но ты все равно так думаешь. Сердце колотится. Когда ты отклоняешься, сгорбившись, в тесноте машины, на свое сидение обратно, то в стекло вдруг швыряет несколько желтых сухих листьев. Ты вздрагиваешь. Он заводит машину и вы уезжаете. - Поедем ко мне. Ко мне. – говоришь ты буднично, хотя на самом деле, тебе хочется петь. Автор: alma
