Комната пропахла сексом. Одеяла, простыни сброшены на пол. Там же и наша одежда. В ванной капает из крана вода. На столе стоит не тронутая бутылка вина. Как она осталось целой в этом бедламе? Ведь, только повернулся в замке ключ, мы сразу набросились друг на друга. Дикое животное совокупление. Без отдыха, без остановок, несколько часов подряд.
Кажется, наступило утро. Из-за плотных гардин не видно, что творится снаружи: светит ли солнце, идет ли дождь. В тот вечер тоже шел дождь…
- Ты что – обиделся?
- Нет, на что мне обижаться? Трахнул на глазах у всех.
- Ну, допустим, не трахнул, а пошутил. А во-вторых, Тилль вообще перед камерой целовался, ты же еще и подначивал.
- Это совсем другое. Линдеманн вообще без башни, что хочет, то и делает. А меня трогать не надо, ясно?
- Ладно-ладно, чего ты так завелся? Дурацкая шутка, согласен, психовать-то зачем? Сигарета есть?
- Свои носить надо…
- Зачем, когда вокруг много друзей… А вообще, как ты к этому делу относишься?
- К какому?
- Ну… к этому.
- Отрицательно.
- Зря, сегодня это не приветствуется. Все люди равны. Такие ровные-ровные…
- Ты что… Шнай…
- Тшшш… тихо-тихо… я только потрогаю… ну, что ты?...
- …не…
- Успокойся, глупенький, не собираюсь я тебя трахать…
Ты никогда не выполнял свои обещания.
Было больно. И страшно.
Потом ты одел меня, беспомощного и покорного. Поцеловал в лоб и вывел обратно в ярко освещенный зал. Как закончился вечер, я помню плохо, мне казалось – все знают, что произошло, перешептываются, и вот-вот кто-нибудь заорет: «Педик!». Кажется, я сильно тогда надрался…
Ты спишь. Грудь размеренно вздымается и опускается. Руки раскинуты по кровати. Какое у тебя доброе лицо во сне, как у ребенка. Хочется тебя обнять, но боюсь разбудить тебя. Не хочу, чтобы ты вновь одевал эту маску наглого всегда всего добивающегося типа, хочу, чтобы ты всегда был вот таким, добрым и ласковым. Твои волосы рассыпались по подушке. Чтобы ты ни делал, как часто не стригся, они все равно отрастают и завиваются. «Растут, как у старика … борода,» - всегда шутишь ты. Осторожно трогаю твои пряди. Мягкие. Теплые…
- Крис, кто-нибудь войдет!
- Ну и пусть, присоединится.
- Давай, пожалуйста, потом … Сумасшедший…
- I’M CRAZY!!!
- Тише ты, услышат… ай!
- А сам кричишь.
- Больно же.
- Ничего-ничего, я быстро…
- Хоть бы раз обо мне подумал… эгоист…
- … вот еще… оттираться… потом…
- …не бери в голо…ву… это я так…
- …!!!.. Что это ты говорил, я о тебе не думаю? Тебе плохо со мной?
- Нет, что ты, мне очень хорошо с тобой, правда. Я же сказал – не бери в голову, это я так ляпнул, не подумав. Ну, что ты меня не знаешь?
- Вот именно - знаю. Чего тебе опять не хватает?
- Все хорошо, правда.
- Я же вижу. Давай, не темни. Опять куда-нибудь сходить хочешь? Я же сказал, не буду по клубам шляться, да и с деньгами у меня плохо.
- Никуда я не хочу, просто…
- Что?
- Надоело, вот так по углам, да каморкам зажиматься…
- О Господи! Не в квартиру же тебя тащить.
- А хотя бы и в квартиру. Твои ведь уехали.
- Но соседи остались.
- А что они увидят? К герру Шнайдеру пришел его друг, остался на ночь, что здесь такого?
- Соседей ты не знаешь, все моей расскажут, а она потом расспросами замучает. И так она что-то подозревает…
- Можно ведь номер в гостинице снять.
- Я же сказал, у меня с деньгами туго.
- Поделим сумму поровну. Или, хочешь, я большую часть на себя возьму? Крис, ну так хочется не по-быстрому, на кровати, с чистым бельем.
- Ладно, посмотрим…
А потом завертелось: репетиции, гастроли, съемки. Мы стали реже уединяться, все силы уходили на работу. Я со своими переехал из Берлина, ты перестал мне звонить. Не потому что мы поссорились, просто были другие заботы, дела. Да и что мы могли сказать друг другу? Потом я узнал, через Лоренца, что ты развелся. Глупо, но какая-то надежда появилась у меня, что ты позвонишь и просто скажешь: «Приезжай». Ты не позвонил…
Не принять ли душ? От меня, наверное, пахнет, как от свиньи… А, черт! Не мешало бы прибраться. На минуту представил себя с веничком и совочком, не сдержался, хихикнул. Испуганно взглянул на кровать, слава Богу, не проснулся. Тщательно прикрыл за собой дверь в ванную. Ого! Мы и здесь побывали! Однако, Крис, ты какой-то сексуальный ненасытный монстр. Как я это вынес?
Как я вынес такую долгую разлуку с тобой? В последнее время было вообще невмоготу.
При встрече ты был сдержан. Обнял, конечно, но по-дружески, как все. И больше разговаривал с Рихардом, чем с остальными. Что вы общего могли найти? Всегда были как кошка с собакой, а теперь друзья навек.
- Тушь накладывается вот так, - низко склонившись, Рихард красит мои ресницы. Руки у него горячие. Лицо близко-близко.
Спрятавшись ото всех в туалете, я мастурбирую.
- Ты никогда не хочет мне изменить?
- Нет.
Гастроли, это все-таки очень утомительная вещь: ты постоянно в движении, всегда спешишь, не успеваешь выспаться, постоянно перепрыгиваешь из одного часового пояса в другой, под конец, вообще забываешь - кто ты, где ты находишься. Засыпаешь в Париже, просыпаешься в Токио. Сегодня тебе подают кофе, завтра суши. Днем тебя приветствуют чопорные англичане, ночью скалят зубы постоянно шумящие итальянцы. Силы остаются только на то, чтобы рухнуть на гостиничную кровать и отрубиться до утра. Или вечера.
- Когда мы на сцене, ты смотришь на меня?
- Конечно, нет. Мне видно только зал и все. Я даже Линдеманна не вижу.
- Может мне с Олли местами поменяться?
- Неплохая идея.
Выходя из ванной, я взглянул на тебя. Ты свернулся калачиком на кровати и совсем стал похож на мальчишку. Даже ладонь под щеку засунул. Я прикрыл тебя одеялом, подошел к окну, переступая через разбросанную одежду, и осторожно выглянул в щелку. Снаружи было солнце. Яркое, нестерпимое берлинское солнце. Свет его беззастенчиво высвечивал все предметы, все мелочи – поникшую зелень, запыленные окна, выщербленный тротуар, грязные потеки на темно-синей поверхности, стоящего у бордюра, автомобиля. Из него вышел мужчина в плаще и взглянул вверх, мы встретились с ним глазами. Я отпрянул от окна.
- Что там? – спросил ты.
- Ничего, - ответил я повернувшись.
Ты лежал на кровати, отбросив одеяло, и улыбался.
- Иди ко мне, - произнесли губы.
Меня не надо было долго уговаривать. Неясная тревога улеглась, забылась…
С тобой так хорошо молчать. Молчать просто потому, что ты рядом. Не выстраивать стены пустых фраз из ничего незначащих слов, не искать мучительно тему для разговора, а просто молчать. Лежать рядом, прижавшись, и думать о своем. О чем ты думаешь? Не важно. О чем думаю я? Не важно. Нам хорошо друг с другом.
Я слушаю тишину: где-то внизу хлопнула дверь, скрип ступеней, женские шаги, заглушаемые старым ковром, ближе, ближе, дальше, дальше, тихий разговор, негромкий смех, звук осторожно закрываемой двери.
Шорох за стеной. Твое дыхание рядом. Ладонь, поглаживающая мое бедро.
Что-то должно случится.
Я посмотрел на тебя. Ты был спокоен, тебя ничего не тревожило. Но что-то было не так, какое-то смутное подозрение, что сейчас что-то произойдет.
Звонок телефона спугнул тишину. Сердце болезненно сжалось и вдруг быстро заколотилось, сбиваясь с ритма. Еще один звонок. Еще.
- Не бери!
Ты недоуменно косишься на меня и снимаешь трубку. Молча слушаешь. Коротко соглашаешься. Кладешь трубку. Смотришь на меня.
- Что? Крис, что?
Ты не отвечаешь, отворачиваешься.
Шаги в коридоре. Быстрые. Неумолимые.
Требовательный стук в дверь.
Резкие голоса.
Я обнимаю тебя, не пускаю.
В дверь стучат сильнее, требуют открыть немедленно.
Пусть стучат, пусть ломают дверь, пусть врываются сюда.
Эти последние секунды я хочу подольше побыть с тобой…